2013/01/31 14:53:59
Старинный замок в Шварцвальде. Просторная мрачная зала. Камин горит малым огнем. На стенах, в черных рамах на красном фоне, портреты римских императоров и обнаженных женщин. У мозаичного краснокоричневого огромного окна длинный дубовый стол. Посреди залы напротив камина высокое деревянное кресло. Ножками оно упирается в шкуру медведя. На кресле босыми ногами в желтом коротком платьице стоит Юдина. Ее грустные еврейские глаза смотрят на гаснущий огонь. У входа сидят два огромных дога и спят.
гитл

В зал входит Кальтенбруннер и фон Эйхман. Юдина, при виде вошедших, радостно и звонко начинает распевать «Старшую Эдду» и раскачивает плавно руками. Псы вскакивают. Кальтенбруннер и Эйхман садятся за стол. Эйхман поворачивается к камину.
- Полно вам, душенька наша звонкоголосая, петь. Идите к нам, - говорит он и стучит ладонью по ноге.
Юдина радостно соскакивает с кресла и прыгает Эйхману на колени. Обхватывает его за шею 2-мя руками.
- Так что вы говорили? – спрашивает явно недовольный прерванным разговором Кальтенбрюннер.
- Посмотрите на меняющейся мир, коллега. И они еще нас обвиняли за холокост!
- Холокост! – снова прерывает беседу Юдина. – Какое красивое слово.
- Вам правда нравится, душечка? - спрашивает со спины только что вошедший весельчак доктор Август Хирт.
- Да, - качаясь на коленях Эйхмана, отвечает Юдина.
- А вы знаете, что оно означает?
- Нет. Но оно красивое. Как мотня, жопа… - звенит ее голос в зале.
Хирт закатывается смехом.
- А не хотели бы вы посмотреть, как я работаю?
Эйхман сильнее обнимает Юдину и прижимает ее к себе.
- Сумасшедший мясник, вы хотите ее напугать.
- Нет, - улыбается Хирт, но смотрит на Юдину как на свою подопечную. – Я хотел бы с ней просто поэксперементировать. Азиатские скулы, еврейские глаза, русская жопа… Возможно и яичники с почками тоже смесь…
- Ваши эксперименты до хорошего не доведут. – Вздыхает Кальтенбруннер и достает из карманов галифе папиросы.
- Вы забываетесь, - разводит руками Хирт. – Именно мои эксперименты победили рак, дали миру СПИД и лекарство от него… Именно мои исследования позволили нам всем сегодня собраться тут… Ну и она… Вы думаете без моего скальпеля все обошлось?
Юдина вскакивает с колен Эйхмана, замахивается рукой, чтобы дать пощечину Хирту. Тот ловит руку и целует ее.
- Я не могу на вас злиться, - меняет гнев на милость Юдина.
Хирт подходит к пианино, стоящему в тени портрета Цезаря. Открывает крышку. Юдина облокачивается. Играет романс и она начинает петь:
Целую ночь Ганс евреев расстреливал,
Мир очищал от грозящей чумы,
Белой акацией руны империи
Он украшал от зари до зари.
Усталость его и сны депрессивные
Я понимала душою одна.
Боже, какими мы были наивными,
Как же мы молоды были тогда
Годы промчались Асвенцином ласковым,
Рассовочистыми сделавши нас,
Волосы выбелив белою краскою,
В морщины украсив тела каркас.
Белой акации руны империи,
В свастике мира прошито белье,
Но сердце зовет на расправу с евреями,
Стареть не желает сердце мое…
- Опять бездельничаете? – раздается голос от дверей.
Все оборачиваются и видят Гитлера, Еву Браун, Вильгельма Фуртвенглера, барона Леопольда Иц Эдлер фон Миль¬ден¬штайна и зареванного писателя Томаса Манна.
Адольф бодр и весел. В высоких байковых сапогах, в атласно-красной косоворотке, расшитой рунами, и с ручкой за ухом, он похож на деревенского поэта.
- Не вставайте, - машет Адольф рукой и, подойдя к столу, треплет Юдину за щеку. Затем широко расставив ноги и сложив руки на груди изрекает: «Эйхман, принесите-кА самовар и пряники». Эйхман с трудом поднимается из-за стола. Все собравшиеся в зале видят, что у него эрекция после того, как Юдина посидела на нем. Зал наполняется смехом.
- Ладно, садитесь, - снисходительно говорит Гитлер и хлопает в ладоши.
В залу входит беловолосая статная женщина в кожаной юбке и кофте. На груди – дыры, через которые, словно языки у уставших собак, свисают груди.
- Ирмгард, солнышко мое, - влюблено говорит вождь. – Принеси пожалуйста самовар, тульские пряники и… да, и накрой на стол. Сегодня будет интересный вечер.
- А не сыграть ли нам в руны? - весело подбегает к Адольфу Хирт.
- Ути, подлиза моя, - хлопает Гитлер Хирта по щеке ладошкой. – И что бы я без тебя делал.
Вдруг Гитлер резко поднимает палец вверх. Все замолкают. Слышны лишь всхлипы рыдающего Томаса Манна.
- Чего ты опять ноешь-то?
- Я был неправ, - тихо говорит он, всхлипывая, и валится перед вождем на колени. - Я был безумно неправ. Возьмите меня в вечность. Я исправлюсь.
Томас Манн на коленях подползает к Гитлеру, взявшись за низ косоворотки, рыдает вождю в бедро.
- Ты, Томас, страное чмо, - расправляя пальцем косоворотку, говорит Адольф. – Вроде писатель, да?
- Да.
- Не пьешь?
- Неааа.
- Не употребляешь наркотики? Так?!
- Так…
- Греховных влечений почти нет?!
- Дааа.
- А все равно, жалкое чмо, которое везде ищет свою выгоду… И творчество твое тоже все унылое… Ты, Манн, – домохозяйка в штанах. Эдакая страшная горничная. Скучная, простая как три копейки… Все философствуешь, а пощупать жизнь, попробовать ее боишься. Поэтому и творчество твое – жалкое предположение, а не плод испытанного на себе того, что сам прочувствовал. И ты хочешь, чтоб мы тебя звали? Иди вон к негру этому, Обаме, и его умоляй. Мне унылые люди не нужны…
Гитлер вырывает из рук Манна полы косоворотки, делает шаг вперед. Манн падает и рыдает лежа.
- Вставай, тварь, и уходи, - пинает писателя ногой по заднице Вильгельм Фуртвенглер. – Я его уберу, мой фюрер.
Все смотрят, как Фуртвенглер тащит за ногу рыдающего Манна. Дверь закрывается. Раздается глухой выстрел. Фуртвенглер возвращается, заправляя в брюки еще дымящийся маузер.
Играет Вивальди. Гитлер мелодично приплясывает.
- Фюрер, - хлопает в ладошки Юдина, - вы такой душка…
- Родная моя, - Гитлер запускает пятерню в волосы Юдиной и, резко схватив их, прижимает ее голову к своему рту. – Не называй меня душкой. Я не участвую в ваших с Эйхманом играх раб-госпожа. Вообще, мне ваши, - Гитлер отпускает ее голову и тычет ей в лоб указательным пальцем несколько раз, - извращения не понятны. Как можно опуститься до такого. Мужчина - раб? Как жиды грязные волохаетесь в своих грехах. Сядь, не мельтиши.
Юдина садиться Эйхману на колени. Все рассаживаются. За столом шумный разговор. Гитлер садится во главу стола. Наливает из чашки в блюдце чай. Выпивает, блаженно кряхтит и закусывает пряником.
Дверь в залу с шумом открывается и на пороге появляется Елена Петровна Блаватская. Она, как обычно, в одежде, больше похожей на мешок с прорезями для рук и головы. Вся пыльная, в оренбургском платке на голове и с дымящимся «беломором» в зубах.
- Адик, - раскрыв объятия, начинает она свой поход, не выплюнув при этом папиросу.
Гитлер, отставив блюдце и утеревшись салфеткой, кидается ей на встречу и, в улыбке закрыв глаза, укладывает свою голову ей на грудь.
Она гладит его и, окинув залу взглядом, приветливо кидает:
- Мальчики, сколько лет сколько зим! Вы уже так повзрослели. А Кальтенбруннера-то совсем не узнать. Я его еще помню, как он в шортиках и с флагом что-то в Бухенвальде делал… Уж и не вспомню, чего… Ах, годы-годы. Ладноть тебе, сизый мой, - ласково отстраняет она голову вождя от себя, - почти пора…
Глаза Гитлера сверкают. Он подпрыгивает и целует Елену Петровну в подбородок. Хотя все видели, что хотел в губы.
Затем оборачивается и шагает на стол.
- ДрУги мои, - начинает он, - помните Эдду?
Все недоуменно переглядываются.
Гитлер подзывает Юдину и шепчет ей на ухо. Она отходит на середину и заводит звонким голосом:
«Старший из детей Бора, Один, вдохнул в людей душу и дал жизнь. Чтобы одарить их новыми знаниями, Один отправился в Утгард, Страну Зла, к Мировому Древу. Там он вырвал глаз и принес его в жертву, но этого показалось мало Стражам Древа. Тогда он отдал свою жизнь — решил умереть, чтобы воскреснуть. Девять дней он висел на суку пронзенный копьем. Каждая из восьми ночей Посвящения открывала ему новые тайны бытия. На девятое утро Один увидел под собой начертанные на камне руны-буквы. Отец его мате…»
- Стоп, - Гитлер сделал знак дирижера. – Замолчи.
Он обвел глазами собравшихся.
- Европа снова объединилась. Мир погряз в грехах, - Гитлер пошел по столу, скидывая ногой приборы и недоеденное на пол. – В исламском мире появился новый Халиф. Это значит, скоро будет великая война Востока и Запада. Рухнет все – цивилизации, наука, медицина. Все покроет пепел войны. Исламский мир своей многочисленностью, отсутствием границ ошеломит мир Запада. Никто не будет знать, куда наносить удар. Диверсионные группы из местных жителей же Халифа будут действовать в Нью-Йорке, Париже, Лондоне, вездееее!!! А все исламские страны поднимут знамена войны. Падет Израиль, потом Европа, Россия и Штаты. Начнутся внутренние войны. Бесконечные войны. 100-20-100 лет!!!!
- А кто победит? - прокашлял в кулак Кальтенбруннер, глядя наивными детскими глазами на фюрера.
- Мы! - звонко крикнула Юдина и, как бы вальсируя, подскочила к столу.
- Да! – крикнул Адольф. – Тогда мы выпустим заразу, которая накроет весь мир. И лишь выбранные арийцы и верные нам останутся жить! Мы вернемся из пепла! Руна «Опфер», символ самопожертвования станет символом возрождения и 4 рейха!
- Возьмите меня! - донеслось из-за дверей. В них вползал раненный Томас Манн.
- Уберите, наконец, эту падаль! - вскричала Бловатская. Ей помогли забраться на стол.
- Дети мои, - начала она, - мы долго этого ждали. Великое начнется завтра. А через 20-ть лет мы выйдем из тени.
Продолжение следует…
0 посетителей, 31 комментарий, 0 ссылок, за 24 часа