В отличие от большинства нынешних неофитов, крещенных в православии только потому, что однажды это стало модным, а в последнее время и обязательным, с точки зрения карьерного роста, я был крещен с рождения, в глубокие шестидесятые, когда Православная церковь только-только приходила в себя от того погрома, который устроила ей КПСС. И можно даже добавить, что был крещен в историческом месте. Дело тут даже не в том, что родители мои рисковали слишком многим (за подобные штуки легко было потерять работу и вылететь из института), дело в том, что у церкви, как у института репрессированного, был безусловный авторитет, моральное превосходство над советской властью и обладание некой высшей тайной, недоступной воинственным безбожникам. У церкви была способность к смирению с общим ходом вещей. Ни капли гордыни.
Сказать, что я имел представление о Христе, значит сказать неправду. Лишь однажды, помню в нулевом классе, видел от руки нарисованную, каким-то пэтэушником открытку с маленьким черно-белым распятием. Оно меня поразило своей красочностью и непохожестью ни на что другое.
Впервые я задумался о феномене Христа, прочитав несколько раз подряд Забавное Евангплие Лео Таксиля. Книга, задуманная, как богохульное кощунство, и изданная в целях борьбы за атеизм, произвела эффект совершенно обратный. Я вдруг осознал главного героя книги, как абсолютно реальное лицо, как человека. Добрый малый, который любит путешествовать и весьма презабавно шутить, обстебывая человеческую глупость. Мне захотелось стать на него похожим.
Чем дальше, тем серьёзней. Небольшое литературное увлечение вылилось во вполне масштабное освоение неизвестного до сих пор материка. И чем дальше я уходил вглубь этой непознанной земли, тем больше символика заключенная в распятии проецировалась на обстоятельства моей личной жизни. Я был изумлен тем, насколько близко существовал со всем этим множеством невидимых струн, именуемых словом "христианство".
Когда в десятом классе директор школы организовывала бойкот детей из верующих семей, на воинствующий атеизм мне было уже наплевать с высокой колокольни. К атеизму я был равнодушен. И те десятки и сотни книг, которые издавались в сссР с целю разоблачения веры, являлись для меня скорее всего источником представлений о собственно вере.
В восьмидесятых церковь была похожа на очень больного человека, который с большим трудом выздоравливает и поднимается на ноги после многих лет тяжелейшей немощи. Пытаясь разобраться в собственных предпочтениях, я ассоциировал себя с первохристианами, с теми, кто креста не носил, но кто прежде всех прочих осознал бренность и хрупкость культуры. Чем больше я узнавал Христа, тем больше восхищался этим человеком. Что ни говори, а ортодоксом он точно не был.
17 августа 2012 года, не самый лучший день в новейшей истории России. Это апогей. Точка, знаменующая окончательное вырождение церкви в нечто антиобщественное. РПЦ в точности, как то животное из народной поговорки, которое пустили под стол. Её. разнущданное мракобесие, беспощадность и жадность, унаследованные от бывших советских армейских политработников, нисколько не поколебали в моих представлениях о Боге, но поставили совершенно конкретный крест на православии. После этого приговора хотелось сделать широкий жест, обьявить, что отныне ноги моей в храме не будет, что я сниму с себя крест... и я бы, наверное, так и сделал бы, если бы это не было так глупо. Но не заметить случившегося невозможно. Просто, внутри меня перескочила стрелка. Скажем так, я принял некое экзистенциальное решение. И выбор этот, невидимый миру, отнюдь не в пользу РПЦ.