Для грузин, в отличие от иностранных наблюдателей, поражение партии власти отнюдь не стало сенсацией.
Во-первых, грузинская экономика в кризисе, который усугубился из-за резкого спада товарооборота с Россией. Когда экономическое положение в стране тяжелое, люди голосуют против власти. Так происходит во всем мире — Грузия не стала исключением.
Во-вторых, усталость от Саакашвили. Он правит слишком долго — девять лет. И его слишком много: президент постоянно на виду и на слуху. Грузины шутят: «Миша хочет быть невестой на каждой свадьбе и покойником на всех похоронах». Проправительственные телеканалы освещали его деятельность так неотступно и подобострастно, таким кондовым языком, что это зачастую напоминало Гостелерадио времен Брежнева. И вызвало эффект отторжения. Грузины не любят, когда им что-то или кого-то навязывают.
В-третьих, реформы Саакашвили оказались половинчатыми и непоследовательными. Новая Грузия — это отреставрированный фасад и все те же грязные, запущенные дворы. Скандал вокруг пыток в тюрьмах продемонстрировал это наиболее красноречиво.
В-четвертых, этот самый тюремный скандал разгорелся очень вовремя для оппозиции. Он позволил мобилизовать и до крайности политизировать противников президента.
В-пятых, у оппозиции наконец-то появился внятный, вменяемый, адекватный лидер — Бидзина Иванишвили. Избирательную кампанию он провел грамотно, практически безошибочно. К тому же избиратели не боятся, что Иванишвили идет в политику с целью личного обогащения: его состояние и так превышает годовой бюджет Грузии.
В-шестых, в результате предпринятых Саакашвили «глубинных преобразований» у него появились не только сторонники, но и многочисленные противники. Попавшие под сокращение работники МВД и других ведомств — это десятки тысяч человек. А вместе с родственниками и друзьями — сотни тысяч. Ставка на узкую элиту «молодых профессионалов» оправдала себя лишь частично. У многих грузин сложилось впечатление, что плодами реформ пользуется только приближенное к власти меньшинство. А опираясь на меньшинство, выиграть выборы трудно.
И наконец, в-седьмых, Саакашвили потерял монополию на патриотизм. Заявления президента, что все его противники — агенты Кремля, готовые торговать грузинской независимостью и отказаться от «оккупированных территорий», больше не действуют на аудиторию. В то же время и наши российские политики не должны испытывать иллюзий: ни один грузинский лидер, если он не политический камикадзе, не признает отторжение Абхазии и Южной Осетии. Тбилиси не разорвет связи с Западом и не вернется в орбиту Москвы. Максимум, что может Бидзина Иванишвили,— изменить тональность отношений с Россией, не провоцировать нас на каждом шагу, как это делал Саакашвили, начать диалог и восстановление экономических связей. Что по нынешним грузинским временам тоже немало.