История эта случилась лет семнадцать назад, когда еще и папа был жив, и дача у нас была старая – не дом в деревне, а садовый участок. Я эту дачу не любила, как, впрочем, и нынешнюю, а родители с энтузиазмом ездили и выращивали там все подряд. И вообще у них там было что-то вроде социалистического соревнования – кто больше и круче вырастет. Вырастят что-нибудь особенное и хвастаются друг перед другом: у кого-то баклажаны заколосились, кто-то бахчу замутил, а кому-то удалось вырастить кур, несущихся золотые яйца. Но особенно ценились, конечно же, ранние урожаи. Ни у кого еще нет огурцов, а «эти уже банки заворачивают». Это был, конечно, самый кайф.
Мои, надо сказать, фанатами не были, но тоже любили иногда блеснуть. Причем садовый кооператив этот был заводской – в основном, но некоторое количество участков по какому-то там обмену было выдано КБ, в котором работал папа. А потому садоводы делились как бы на две части: первая – заводская – брала навозом и количеством рабочей силы, приспособленной к продолжительному физическому труду, а кабэшная часть – интеллектом и агрокультурой. А потому заводские, люди тоже в общем-то не темные, к кабэшным присматривались, если не сказать – шпионили.
Вот наша соседка слева, Катя, была как раз такой любительницей пошпионить. Рабочая сила у нее была в достаточном количестве – муж, трое сыновей и зять, которые регулярно по выходным приезжали отрабатывать барщину. С интеллектом – не очень, в том смысле что считала гораздо лучше, чем читала (до пенсии она работала на бензоколонке). С родителями она не дружила, но по-соседски общалась, и через пару сезонов такого вот общения имела уже представление и о том, что такое районированные сорта, и зачем нужно менять выращиваемые культуры на грядках, и много еще о чем, что мои вычитали в специальных книжках, и чем охотно делились, причем не только с ней.
А папа мой, Царство ему Небесное, обладал исключительным чувством юмора, причем довольно неординарным. И вот однажды он решил пошутить. Был июнь что ли, ну то есть такое время, когда травы на участке уже до фига, а расти еще ничего не растет – ну если только наклевывается. И вот они приехали поздно ночью, когда уже было совсем темно, привезли с собой продукты, среди которых были огурцы, кабачки и черешня. И папа взял эти самые огурцы, кабачки и эту самую черешню, и разложил на грядках и развесил на дереве. И пошел спать.
Утром, он встал, взял корзинку и пошел в грядки. И стал шуршать огуречными листьями, радостно вскрикивать и собирать разложенные с вечера огурцы и кабачки, складывая их в корзинку. На глазах у изумленной публики, то есть соседки Кати, которая стояла на крыльце и с ужасом наблюдала этот беспардонный сбор урожая.
Надо сказать, что Катя в первый момент буквально онемела. Но потом все-таки не выдержала и спросила:
-- Женя, а что ты делаешь?
-- Огурцы собираю, -- сказал Женя, ну то есть папа, и сокрушенно посетовал, -- Мало вот только. Смотри, и всего-то. И второй корзинки не наберется.
И показал ей корзинку, полную огурцов.
Катя молчала.
-- И кабачки совсем маленькие, -- снова пожаловался папа, взял два кабачка одной рукой за концы – ну так, чтобы казалось, что у него в руках один длинный кабачок, и показал Кате, качая головой и всем своим видом показывая, что ждет сочувствия.
Катя молчала.
Папа пожал плечами и пошел в дом. Выложил там огурцы и кабачки.
Мама ему говорит:
-- Угомонись. Ее сейчас удар хватит.
Но папа остановиться не мог. Катя в той же позе стояла на крыльце, абсолютно недвижимая. На лице у нее была легкая тень ужаса, когда отец снова вышел из домика и направился с корзинкой к вишне – собирать развешенную с вечера на ней черешню.
Про черешню Катя уже ничего спрашивать не стала. А просто молча ушла в дом. Мужики ее, приехавшие ближе к полудню, огребли по полной, и в те выходные на их участке шашлыки никто не жарил.
Через неделю папа пошел в отпуск, и мы там осели втроем: он и я с детенышем. И Катя начала атаку. Мама сразу от нее отмахнулась, а папу она выпасала с неделю, наверное. Скажи да скажи, что ты делаешь. Папа долго ломался, а потом сделал вид, что сдался, и сказал:
-- Твои мужики по утрам куда ходят?
-- В каком смысле? – не поняла Катя.
-- В каком, в каком! В том самом! В уборную?
-- Ну а куда ж еще!
-- Ну а я в грядки, -- сказал папа, всем своим видом показывая, что делает одолжение.
Катя, которой мама относительно недавно объясняла, что такое мульчирование, какое-то время молчала, потом все-таки спросила:
-- А все?
-- Нет, -- сказал папа, -- Только мужская нужна. У мужской другой состав солей.
Катя кивнула, пробормотала «спасибо» и ушла в дом, оставив, наконец, отца в покое. Больше ее мужики по приезде в уборную не ходили и все время ошивались то в картофельных грядках, то в помидорных, то в огуречных. В парниках они тоже были замечены.
Мама, когда узнала, папу ругала, но он только посмеивался. Она не выдержала и пошла к Кате.
-- Катя, -- сказала мама, -- Ты Женю не слушай. Он пошутил. Не делайте так. Нехорошо будет.
Катя только хитро улыбнулась, и все продолжалось. Да на беду еще у ее мужиков начался отпуск – а они ходили в отпуск дружно, все вместе. Так что результат не заставил себя ждать. Через неделю уже, наверное, у нее весь огород пожелтел и пожух к чертовой матери.
В общем, шутка удалась. Но Катя папу, понятное дело, с тех пор сильно невзлюбила. Да и вообще всех нас. То ведро с мусором к нам на участок вытряхнет, то бутылки из под пива побросает, а то и вовсе ее мужики нам забор помнут. В общем, мстила, как могла. Даже здороваться перестала, и запретила своему внуку Валерке быть влюбленным в мою дочь.
И вот однажды утром проснулась я от каких-то непонятных криков – женских. Встаю, выхожу на веранду и наблюдаю такую картину: шторы все задернуты, дверь закрыта, а по веранде суетливо ходит папа абсолютно красный и пытается накормить моего детеныша, тоже абсолютно красного и грустного.
Я у него спрашиваю:
-- А что случилось-то? Кто кричит?
-- Ты не ходи на улицу, -- говорит мне красный смущенный папа.
Ну раз папа сказал не выходить, то я непременно выйду. Ну и вышла.
Стоит на крыльце своего дома наша Катя, смотрит на наш дом и поливает матом моего отца – отборным, бензоколоночным. Моему папе, интеллигенту и джентльмену, конечно же, противопоставить этой брани, перед которой пасовала наверняка даже и шоферня, было решительно нечего. Вот он и спрятался в домике.
Я тихо офигела – в первую минуту. А во вторую – в ярость пришла: ноги ватные, в башке шумит, и мальчики кровавые в глазах.
-- Ах ты, сука, -- сказала я Кате и добавила ей на отборном филологическом мате, в точном соответствии с учением Бодуэна де Куртенэ, Ивана Александровича, изложенном в третьей редакции толкового словаря Даля.
Теперь офигела уже Катя. От человека с высшим образованием она такой осведомленности и такого мастерства явно не ожидала. К ее чести надо сказать, что смущалась она не долго.
-- Ты, блядь! -- сказала она, по счастью, уже мне. И взяла в руки лопату. И даже погрозила мне этой самой лопатой.
-- Пошла на хуй! – ответила я, не растерявшись. И снова помянула добрым словом филфак МГУ, Бодуэна де Куртенэ, Ивана Александровича, и наших профессоров-лингвистов, умевших обращаться с этой частью русской лексики не менее виртуозно, чем наша Катя с бензоколонки. И я тоже взяла в руки лопату.
Катя кинулась с воплями и лопатой с участка на улицу. Я кинулась туда же. Папа кинулся за нами – разнимать.
Не, мы не подрались. Мы только потрясли перед носом друг друга лопатами. После чего Катя как-то поостыла и даже уважительно на меня посмотрела. На том и разошлись.
Папа был мне жутко благодарен. Мне было жутко перед ним стыдно. Однако же Катя с тех пор меня зауважала, повышать голос на моего отца не смела, и даже стала со мной здороваться.