Рейтинг блогов и записей Живого Журнала

Было бы странно, если бы власть, даже самая тупая, не готовила себе пути отступления на случай поражения. Тем более это немыслимо для стран, в которых спецслужбы играют первостепенно или важную роль. Верхушка власти всегда имеет подземный бункер на случай войны и вертолетную площадку на случай революции. Впрочем, до такого состояния они стараются ситуацию не доводить. Это только в анекдоте осажденный повстанцами в своем дворце диктатор вертит в руках глобус и, не найдя подходящей страны, спрашивает у адъютанта, нет ли другого глобуса. В реальной жизни самые качественные усилия прилагаются на ранних стадиях грядущего поражения.

Одна из важных точек приложения таких усилий – управление оппозицией. Умение это не относится к числу редких или особенных. В той или иной мере это старается делать всякая власть. В странах, где власть противостоит демократическим преобразованиям, это становится элементом государственной политики. Уважая читателя, не буду приводить из российской истории многочисленные примеры того, как царская охранка или советские спецслужбы внедряли своих агентов в оппозиционные движения. Историй много. Те спецслужбы, что были помягче и поумнее, имели в оппозиции агентов влияния и старались ею управлять; те, что были поглупее и пожестче, узнавали «имена, пароли, явки» и волокли оппозиционеров в кутузку.

Тот, кто думает, что сегодняшние российские спецслужбы чем-то принципиально отличаются от своих предшественников, может дальше не читать. С остальными поделюсь очевидным: внедрение спецслужб в оппозицию и попытки манипулировать ею неизбежны. Это совершенно не означает, что надо делать круглые глаза, заламывать в ужасе руки и бежать ловить шпионов. Отнюдь. Просто это надо принять как данность, понимать и иметь ввиду при принятии решений.

В чем смысл понимания этой проблемы? В том, чтобы учитывать этот фактор при определении стратегии действий и минимизировать вмешательство власти в деятельность оппозиции. От идеи о том, что всех засланных казачков можно изловить и вывести на чистую воду, надо заранее отказаться как от безнадежной. Хорошо, если данные о стукачах останутся в каких-нибудь архивах и будут обнародованы лет через пятьдесят. И то, вряд ли. К тому же, тратить на это силы и время не очень продуктивно. Это как с бродячими собаками – если их всех переловить, то их биологическую нишу в городе займут другие такие же.

Однако влияние их можно ограничить. Наибольшую угрозу оппозиции представляют не стукачи, вовремя сообщающие своему начальству о планах проведения акций и взаимоотношениях оппозиционеров, а те, кто пытается влиять на принятие решений. Из истории мы знаем, что это могут быть даже первые лица в оппозиционных организациях. Классический пример – платный осведомитель Департамента полиции и руководитель боевой организации эсеров Евгений Азеф. Немало было полицейских агентов и в других революционных организациях.

Правда, эти случаи имеют существенное отличие, например, от диссидентского движения в СССР или сегодняшней оппозиции. Революционные организации были достаточно закрытыми, конспиративными и тем самым оказывались легкой добычей спецслужб. Как ни парадоксально это звучит, но внедрить и удержать своего агента в законспирированной организации гораздо легче, чем в открытой. Открытые связи и гласность никогда не были союзниками тайных операций. В этом была сила и успех диссидентского движения в Советском Союзе – среди ведущих фигур этого движения не было засланных властью провокаторов. По крайней мере, до сего дня об этом нет никакой информации и даже предположений. Хотя, конечно, были отступники и стукачи.

Сегодняшняя оппозиция находится примерно в таком же положении. Спецслужбам было бы весьма затруднительно сделать своих агентов лидерами оппозиции – они слишком на виду, к тому же для этого необходим авторитет. Но в открытую нашпиговать оппозицию своими людьми власть в состоянии. Поэтому вопрос о том, кем являются перебежчики из власти – честными гражданами или продуктом спецопераций – в большинстве случаев остается открытым. Каждый решают для себя подобные вопросы, сообразуясь с собственной интуицией. Надо заметить, однако, что это не очень надежный инструмент, особенно, когда речь идет о таких серьезных вещах как противостояние власти и оппозиции.

Вполне возможно, что этот вопрос не решили для себя окончательно и сами перебежчики. Они могут вести двойную игру, пытаясь сохранить прежние позиции во власти и стараясь застолбить себе новые места в оппозиции. Окончательный выбор они сделают в последний момент, когда станет ясно, в чью пользу склоняется чаша весов. Или когда этот выбор сделают за них. Однако надо быть очень наивным человеком, чтобы думать, будто в новых условиях они будут делать что-то новое, а не заниматься старым.

Именно такая ситуация сложилась в нашей стране на рубеже 90-х годов прошлого века. Когда под напором общественного недовольства, экономических неурядиц и международного давления коммунистическая власть в Советском Союзе зашаталась, часть политического истеблишмента была переориентирована на демократическую оппозицию. Михаил Горбачев еще пытался по старинке создавать подставные оппозиционные организации, но события развивались тогда слишком быстро, и медлительный партийный аппарат за ними не поспевал. Единственное, что вполне удалось партийной номенклатуре – возглавить протестное движение и, в конечном счете, увести его с демократического пути. Среди «прорабов перестройки» и лидеров общественного мнения получили перевес партийные функционеры, представлявшиеся истинными демократами и жертвами горбачевского режима, но в то же время сохраняющими прежние места в номенклатуре. Власть же, используя все свои возможности, прежде всего информационно-пропагандистские, старательно выдвигала на оппозиционные роли людей из своего круга, создавая им имидж борцов с режимом. Так, главным выразителем демократических идей стал высокономенклатурный коммунист Борис Ельцин, который публично критиковал Политбюро и представлялся жертвой режима, но в то же самое время оставался членом ЦК и советским министром. Другим «светочем демократии» стал Анатолий Собчак, который уже во время перестройки спешно вступил в партию, написав в заявлении: «Прошу принять меня в члены КПСС, потому что в решающее для партии и страны время хочу находиться в передовых рядах борцов за дело социализма и коммунизма». Это не мешало ему числиться в рядах демократической оппозиции и наряду со многими другими коммунистами входить в Межрегиональную депутатскую группу. Еще один идеолог перестройки – секретарь ЦК и член Политбюро Александр Яковлев, один из организаторов в 1965 году судебного процесса по делу Синявского и Даниэля. Таких публично оппонирующих режиму выходцев из власти или даже действующих функционеров в начале перестройки в оппозиции было много, а в конце – большинство. Осознав, что крушение коммунизма неизбежно, тысячи партаппаратчиков и политических ловкачей ринулись занимать ключевые позиции в протестном движении и добились в этом значительных успехов. Это привело к довольно быстрому сворачиванию демократических реформ и возрождению номенклатуры под новыми вывесками. Надо было только дождаться, когда общественные протесты выдохнутся и люди займутся повседневными делами, полагая, что дело демократии находится в нужных руках. Довольна была, надо думать, и прежняя власть – не подвергнутая люстрации, оставшаяся безнаказанной, потерявшая былые льготы, но приобретшая взамен них лакомые кусочки общенациональной собственности.

Им удалось тогда сбить страну с толку, пустив ее по новому кругу одного и того же бесконечного российского пути. Удастся ли в этот раз?

Многое зависит от проницательности и тщательности оппозиции. Власть бесконечно спекулирует на придуманной ей неготовности народа к демократии и ссылается на исторический опыт – бескровные революции у нас всегда проводились только сверху. Этот довод как бы оправдывает необходимость сотрудничества оппозиции. Надо сказать, этот довод встречает определенное понимание в оппозиционной среде. На самом деле власть боится, что оппозиция перехватит инициативу и тогда она не сможет претендовать на собственную исключительность. Власть, мне думается, выдвигает этот лозунг из вполне прагматичных соображений: чтобы отсечь оппозиции иные пути проведения реформ и деморализовать общество, убеждая его в неизбежности вечного холопства народа и просветительской роли правительства.

К сожалению, протестное движение уже сейчас насыщено людьми и организациями, которым чужды идеи свободы и демократических преобразований. Те, кому безразличен смысл реформ, а важна только смена политических элит, яростно критикуют «пуристов» и «ригористов», обвиняя их в намерении ослабить общий протест. Между тем, если иметь ввиду смену системы, а не верхушки власти, то протестное движение от присутствия в нем врагов свободы и демократии становится только слабее.

Убедительная иллюстрация к этому – участие в последнем протестном шествии и митинге колонны КПРФ. Неужели кто-нибудь полагает, что решение об участии в акциях 15 сентября коммунисты приняли без согласования с президентской администрацией? Это означает только одно – участие антидемократических сил в протестном движении в интересах власти. Власть решает сейчас трудный для себя вопрос: всеми силами ограничивать количество протестующих или пойти даже на возможное увеличение числа митингующих в ущерб качеству протестного движения? Судя по всему, она выбрала второе. Это значит, что власть думает уже не столько о сохранении нынешнего режима, сколько о конфигурации нового. Одновременно с этим она успешно разлагает оппозицию, внедряя в нее антидемократические силы.

Дальнейшие шаги власти понятны. Когда у нее не останется средств сопротивляться, она откажется от самых одиозных из своей среды и сменит вывеску, в чем неоценимую помощь ей окажут те, кто уже сегодня откомандирован ею в оппозицию. Как это и было четверть века назад.