2012/06/06 08:17:41
В этом доме (под катом текстик и много фотачег!) я жила до девятнадцати лет. В общем, поклонникам и профессионалам "Моего одесского языка", "Большой собаки", "Папы" и "Коммуны" возможно будет интересен мой утренний подкофейный приступ ностальгии. А фотачки смотреть полезла, потому что вдруг внезапно, как всегда, впрочем, посреди реализации текущих планов громадья, засела, обухом ударенная, писать вроде как рассказ повесть? роман? "Подруги". Пару дней назад обсуждали с мужем, что за дерево посадить "вон в том углу". Ну и он говорит: "Вишню. У неё смола вкусная". И я, пытаясь сосредоточиться на текущей рукописи (кстати, ЕУ-3), кручу и кручу в голове:

Я стою под старой вишней на Восьмой станции Черноморской дороги. С Девятой изредка сползают ужасно переполненные трамваи. Ливень согнал пляжников с моря. Ну вот, опять двадцать девятый! И опять "одинарный"! Мама ругается с трамваями. Подходит наша соседка по Сиротскому переулку:

- Ну, что? Идём на Шестнадцатую? Там хоть конечная, как-нибудь влезем!

Соседке тоже нужно в город. И даже не потому что она там живёт - летом мы все живём тут. Ей нужно даже не в город. Ей нужно на Слободку. Её тринадцатилетнего сына опять госпитализировали. Взрослые произносят это таинственное "госпитализировали" опасным шёпотом. А потом, многозначительно помолчав, припечатывают как окончательное финальное "нет!" про двадцатое на сегодня "можно ещё мороженого?": лейкоз!

Тринадцатилетний Серёжка кажется из-за этого "лейкоз!" ужасно значительным. Его мама придерживает руками огромный живот. Она беременная. Ей тридцать шесть, и она ужасно старая. Так говорят взрослые. Она ужасно старая из-за того, что её мужу всего двадцать шесть. Так тоже говорят взрослые. Мне всего шесть - и они оба кажутся мне ужасно старыми. Странно, мама мне кажется молодой и красивой, хотя ей тоже тридцать шесть. При мне ведутся какие угодно разговоры, потому что я - "умная девочка". Так говорят взрослые. При моём двоюродном брате Лёшке взрослые никак не говорят. Потому что он дурак. Так сказал однажды дед. Это однажды сказанное дедом наполняет меня такой гордыней, что будь мне не шесть, а тридцать шесть - мне наверняка было бы стыдно. Но в шесть я не просто хожу - я летаю, не касаясь ногами земли! Потому что я - умная девочка, а Лёшка - дурак. И оттого что я такая умная, я как-то раз задаю маме дурацкий вопрос:

- Получается, что тёти Ленин муж женился на ней в тринадцать, раз Серёжке тринадцать?

Мама смеётся и мне стыдно от того, что я задала такой дурацкий вопрос. Только дурацкие вопросы вызывают смех. Но отсмеявшись, мама мне объясняет, потому что умным девочкам принято всё объяснять. Умные девочки унесут полученное объяснение с собой, в свою умнодевочковую страну и будут там полученное объяснение холить и лелеять, как маленькую куколку из мягкой пластмассы. Умные девочки будут заворачивать полученное объяснение в обрезки красивых тряпочек, будут хранить его и не станут носиться по переулку, как какой-нибудь дурак, которым никогда ничего не объясняют, потому что дураки выплёскивают полученные объяснения не так и не туда, как выплёскивает мой двоюродный брат Лёшка свой горшок через окно. Ему тоже шесть. И мы с ним не только двоюродные брат и сестра, но ещё и молочные. У моей тётки не было молока и моя мама кормила дурака-Лёшку своей грудью. Дед говорит, что молочные на востоке ближе, чем родные. Я не хочу быть на востоке, потому что не хочу, чтобы мой двоюродный брат Лёшка был мне ближе, чем родной. Потому что это очень неприятно, когда тот, кто ближе тебе, чем родной - дурак и выплёскивает свой ночной горшок в окно. Он не только дурак, но и трус. Он боится ночью ходить в туалет. Потому что летний туалет во дворе. Вообще-то с дураками больше носятся и это несправедливо. Умных девочек, превозмогающих жуткий страх, чтобы выйти ночью в дворовой туалет, никто за это не хвалит. Потому что не знает. А когда взрослые не знают - они не хвалят. А самой похваляться ночными походами в туалет - глупо. Зато дурака Лёшку хвалят даже за то, что он сходил на горшок, а не обделался в постель. Дуракам определённо везёт!

- Тёти Ленин муж женился на ней в двадцать три, - объясняет мне мама. - Иногда у женщин бывает несколько мужей. И несколько детей от нескольких мужей. Серёжка - её сын от первого мужа.

Тема кажется мне интересной для заворачивания её в обрезки красивых тряпочек. Можно представлять, что у тебя много мужей и много детей от многих мужей. Только чтобы были не дураки, как Лёшка. А чтобы были такие красивые, и умные, и высокие, как Сашка - тёти Ленин муж. Если много таких мужей, как Сашка, то это хорошо. От них не будут рождаться такие дураки, как Лёшка.

Мама ругается со спускающимися с Девятой станции трамваями. Когда солнце, трамваи ползут с горы, трепеща и слоясь. А сейчас пасмурно и после ливня не вышло солнце, как обычно, а пошёл мелкий дождичек. Я не очень хочу идти на Шестнадцатую, потому что на Шестнадцатой станции Фонтана нет старой вишни. Такой, как на Восьмой станции Черноморской дороги. На Восьмой станции, пока мама с тётей Леной разговаривают, я могу сковыривать со ствола старой вишни смолу и лакомиться ею в своё удовольствие. Когда мама разговаривает - она не обращает на меня внимания. А когда мама только со мной, есть смолу нельзя. Но мама берёт меня за руку и мы с тётей Леной идём на Шестнадцатую. Потому что там конечная восемнадцатого и две тридцатишестилетние женщины - беременная и с маленьким ребёнком (вот ещё взрослая странность: иногда ты большой, иногда - маленький, всё зависит от их, взрослых, обстоятельств) - могут не только "влезть", но и "сесть".

Тётя Лена и мама разговаривают. И мамин голос сейчас - правильный голос. Она спрашивает правильным голосом правильные вопросы и я горжусь своей взрослой красивой вовсе не старой мамой. Когда они с тётей Олей говорят не с тётей Леной, а о тёте Лене - голоса их не такие правильные и вопросы, которые они задают друг другу тоже какие-то не такие. "И вот зачем ему это было надо?!" - спрашивают они друг друга. "Наверное, что-то поперёк!" - говорит моя весёлая красивая бесшабашная тётка Ольга, косясь на меня. "Может, он её любит?" - спрашиваю я любимую маму и не менее любимую тётю (ах, если бы у неё ещё не было и сына дурака, то я была бы их единственной умной дочкой!). Мама и тётя долго смотрят на меня. Затем тётка Ольга говорит: "Очень даже может быть!", а мама говорит: "Иди на двор!"

Тётя Лена и мама разговаривают и при маме тётя Лена ведёт себя со мной так, как все взрослые тёти ведут себя с маленькими девочками. Но у нас с тётей Леной есть тайна: мы с ней подруги. И когда никто не слышит, мы с ней разговариваем, как взрослые. Она пообещала испросить у мамы разрешения взять меня как-нибудь с собой к Серёжке. А Серёжке я пообещала привезти смолы со старой вишни восьмой станции Черноморской дороги. ...




Вот, собственно - поклонникам см. выше - Чкалова угол Проспекта Мира. "Дом, милый дом!"



Тут был телефон,из которого узнавала про Литейку Викина подружка, "Папа"поклонники!



Немножко топаем по проспекту Мира (Александровскому) и - вуаля! - родимые окна. Теперь уж и не знаю чьи. Квартира досталась брату. После развода он оставил её первой жене. Она продала.








Заходим в арку и что видим слева-прямо? Одесский дворик - такой одесский дворик! Вот ведь время застыло, а?! В историческом центре Москвы такого во дворах не осталось. А в Одессе - милости просим. Всё те же шанхаи. Решётка отделяет двор на Воровского от проспектомировского и чкаловского дворов. "Тройного" проходного двора уже нет. И давно.



Направо мой отчий подъездик. Несмотря на кодовый замок, он какой-то более обшарпанный, чем прежде:



Двор вообще мало изменился. Разве что гаражей понатыкали именно в "проспектомировской" части двора. Идём дальше, "чкаловский" двор. Под этими тополями армянско-еврейский (антисиметизм детектед!) ангел Пашка обкладывался кирпичами во избежание...:



И вот ещё "чкаловской" части. Такие они, "частные дома в государственном дворе". Время застыло. Двадцать один год прошёл, а кот и бобик как будто те же (напоминаю, это фактически исторический центр):






В общем, я там сто лет не была. И ещё бы сто не зашла бы. Так что спасибо Литвакову и Стоцкой - затащили. Теперь смотрю фотки - "и что-то просыпается во мне..." (типа, к празднику нашего всего цитат, ага.)

В общем, опять меня накрыло. Где-то именно в это (плюс-минус) время года на меня накатывает и я выдаю "Б. собак", "Отойти в сторону...", "Пап". Каждый раз что-то является пусковым механизмом. Пироплазмоз дяди Серёжи. Марьино свержение со скалы в Фиоленте (легкоотделанное скальпированными ранами голеней, нервным семейным хохотом и распеванием "скажи ещё спасибо, что живой!"). Поисковик, куда я на кой-то забиваю ФИО одноклассницы. А сейчас виноват муж! Во-первых, всё смеялся надо мной, мол, после "Папы" надо писать "Маму", "Брата", "Сестру", "Свекровь", "Подругу" и т.д. типа серии "Родственнички" с весёлыми картинками - а тут я одним махом всех накрою этим самым! Во-вторых - ну зачем он решил посадить именно вишню и про смолу вспомнил? Это, кстати, интересующимся про "где вы берёте?" - с полу поднимаю. А уж как меня колбасит и глючит, когда я такое пишу - так и нельзя списать чужую методу. У каждого своё "какстание". Одного могу сказать: "Б. собака", "Папа", "Отойти в сторону и посмотреть" (особенно эпизоды про "сразу", "девять" и "сорок") - это вам не ЕУ и не так любимая всеми "Акушер-ХА!" и прочее "пропиздянное". Степень душевноёмкости "Б. Собак" и "Пап" и "Отойтистороннего" и того, что я вот прямо сейчас из себя сюда записала (это как черновая расшифровка с диктофона) наконец-то (и ушла продолжать), - приближается к чистилищной. Оно вам надо, слушатели прописательских курсов? Живите безмятежно... :)
1900 посетителей, 13 комментариев, 0 ссылок, за 24 часа